бэлламийорк
Все совпадения с реально существующими людьми являются не случайными; совпадения в характере и попытках определения причин поступков - исключительно догадками самого автора; совпадения в манере говорить и в сказанных словах - целенаправленным избирательным повторением реальности.
Рассказ является всего лишь плодом воспаленного аллергией воображения автора и попыткой разобраться в мироздании на конкретных примерах.
Три (!) вордовских листа, в трех частях, для удобства.
I. ПрощаниеМы расстались, махнув рукой на прощание друзьям, и разошлись. Друзья бодрым шагом направились в сторону дома, мы же зашагали к метро. «Мы» - это тройка случайно встретившихся людей, волею судеб оказавшихся вместе теплым апрельским вечером. Девушка примерно одного со мною возраста и роста, невероятно умная, но сложная в общении – скорее, из-за своего характера, чем из-за ума, - открытая и веселая, но чересчур зацикленная на себе. Юноша, чуть взрослее, со стороны походил на нашего старшего брата или практиканта-учителя. На нем была черная рубашка с расстегнутым воротом, из под которого виднелась светло-серая футболка, с засученными по локоть рукавами, в подходящих по тону темно-синих джинсах с завышенной талией и необычным ремнем с наклепками. На руках у парнишки красовались два простых, совсем неуместных браслета, похожих на старые фенечки. Всякий раз, когда он доставал из кармана пачку и бережно вытягивал из нее сигарету, браслеты едва слышно шуршали веревками, цепляясь за выступающие карманы и складки рубашки. За весь наш недолгий путь (три-четыре остановки автобуса), он проделывал этот ритуал несколько раз. И за это время мне так и не удалось поймать тот момент, когда одна сигарета затухала и падала на асфальт – она исчезала сразу же, как по мановению волшебной палочки, и на ее месте появлялась другая. Будто бы она догорала, чтобы из рассеянного ветром пепла родиться вновь.
Мы шли, постукивая каблуками и мягкими подошвами кед, и молчали. Стоило кому-нибудь начать разговор, как он тут же смешивался с выхлопными газами проезжавших мимо машин, дымом от сигарет и спустя пару фраз окончательно затухал. Темы исчерпывались с невероятной быстротой. Удивительно, как об одних и тех же вещах человек может говорить часами, но, попав в незнакомую обстановку, сразу стихает и ограничивается парой-тройкой предложений. Уж если краткость и может быть чьей-либо сестрой, то только сестрой неизвестности и отчуждения.
Сначала девушка, моя ровесница, продолжила и без того замусоленную тему – жалобы на жизнь. Ей уже шестнадцать, курит не первый год, и все никак не может успокоиться – убрала ли она пепельницу за собой? проветрила ли квартиру? вытряхнула ли весь пепел? И в таком духе. Казалось, нытью не будет конца, я даже посочувствовала немного для поддержания диалога, но раскрыться до конца ему так и не удалось. Юноша неуловимым движением сменил одну сигарету на другую – только браслеты зашуршали.
Ослепительное солнце спряталось за соседними многоэтажками, потерявшись где-то в отражениях окон. Стоял чудесный апрельский вечер, теплый и безветренный. Впервые за пять месяцев зимы наступила по-настоящему летняя погода – хоть прямо сейчас иди купаться на только-только прорезавшиеся из подо льда Борисовские пруды. В воздухе запахло весной. Весна чувствовалась в каждом движении, в легком дуновении ветерка, счастливой улыбке, озорном взгляде. И лишь одни только глаза невыразимо грустно блуждали где-то там, за гранью времен года – вообще времени как такового – тоскливо охватывая мелькающие машины, редких прохожих и неспешно плывущие вслед дома. В них не горел огонь, не смеялось солнце; казалось, что в самой глубине зрачков навеки поселилась поздняя осень, припорошив первым снегом серебряную роговицу. Табачный дым лишь усиливал оттенок грусти, заволакивая туманом глаза. В этом дыме, словно в бездонном омуте, тонули любые слова, всякий смех. Время ускользало вслед за ними, ноги не ощущали под собой земли, однако это было мало похоже на невысокое парение над асфальтом – скорее, земля сама превратилась в болото, засасывающее тебя все сильней и сильней, а ты можешь лишь ускорять шаг, стремясь отсрочить свое поглощение. Вязкая грязь шептала что-то, готовясь обнять тебя. Слова в пустоту, глухие стуки о каменную занавесу дыма.
Впервые мне стало так страшно и одиноко. Не сказать, чтобы я любила поговорить, да и получалось это кое-как, но никогда до этого сказанное мной так сильно не соответствовало действительности. В голове образовался вакуум, постепенно наполняющийся дымом от сигарет. Я несла полнейшую чушь, хотя думала совершенно иначе. Мысленно строила сложные конструкции предложений, придумывала умные высказывания, тонкие замечания – но стоило раскрыть рот, как из него густым потоком лилась все та же грязь под ногами. Круговорот грязи в природе и речи человека? Возможно.
Юноша вновь незаметно сменил сигарету - слабо звякнули вплетенные камешки на браслетах, туго скрипнули натянутые веревки. Без особого удовольствия затянувшись, он посмотрел в сторону все еще продолжавшей что-то бормотать девушки и без интереса спросил:
- Ну, и куда же ты поступать собираешься?
- В РГСУ. Или в РУДН. Все равно, в какой.
Солнце на миг показалось из-за домов, расчертив на асфальте тени и полоски света. На секунду и на лице паренька отразилась весенняя улыбка – добрая, простая.
- Хах, так ты, значит, будешь с неграми учиться? И с китайцами? Бу-го-га! – отчетливо произнес он каждый звук, словно тренируясь, - Бу-го-га!
Девушка хмуро посмотрела на него из под косой челки, метнула головой и гордо отвернулась, не зная, что ответить. Юноша, по всей видимости, этого даже не заметил. Как ни в чем не бывало, выдохнул густой дым, и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес в пустоту:
- Интересно, а сейчас есть экзамен по информатике?
- Есть. – на автомате ответила я. Хотела было добавить что-то еще, но рот не слушался. Внутри шла нескончаемая борьба с грязью, никак нельзя было отвлекаться.
- Жалко, что я не сдавал информатику, – он еще раз без интереса затянулся, продолжая смотреть вперед. Моя реплика, похоже, его не просто не заинтересовала – он никак не отреагировал. Просто продолжил беседу, не задумываясь над ее содержанием. Разговор был внешней оболочкой, в то время как внутри каждый из нас троих думал о чем-то своем, и уж навряд ли об экзаменах. – Хм, а почему его не ввели в прошлом году?
- Потому что он дурацкий.
Я даже не сразу сообразила, что сказала. Грязь выплеснулась-таки наружу, и невероятно захотелось ударить себя по лицу. «Дура, ты что говоришь?!» - вихрем пронеслось у меня в голове, но было поздно. Слова повисли в воздухе, смешавшись с выхлопными газами и табачным дымом. Никто не ответил, и вплоть до самого метро стояла нерушимая тишина. Снаружи ездили машины, гудела стройка, оживленно болтали о чем-то прохожие – и лишь мы втроем, словно чужие, молча вдыхали грязный аромат сигарет, наполняя легкие плесенью.
II. Второй, третий лишнийНикогда еще я не чувствовала себя так гадко. Внутренности немилосердно сжимало железными тисками, давило бетонными плитами. Со страшной силой на меня совершенно неожиданно навалилось одиночество. Большинство людей думают, что одиночество – это временное состояние человека. Для кого-то это – олицетворение тихой и мирной старости, для кого-то – возможность побыть наедине с самим собой. Некоторые же считают – и не без оснований – что это «когда не с кем выпить» или «не с кем погулять». Все эти мнения связывает лишь одно – это не одиночество. Все вышеперечисленное – не более чем состояние, которое можно охарактеризовать простым словосочетанием «мне одиноко».Люди часто путают одиночество с грустным настроением или апатией. Может, это и к лучшему – ведь в таком случае, они никогда не узнают, что же такое настоящее одиночество. Когда все твои члены день ото дня наливаются грузным свинцом, а голова превращается в острый осколок мыслей. Когда тебе не кому сказать, что жизнь закончилась еще давным-давно, когда ты чуть не попал под машину или не утонул в лесной речке в далеком-далеком детстве. Когда у тебя нет никого, кто бы сказал «я не понимаю тебя, но все равно люблю». Просто, банально – когда некому выплакаться или поделиться радостью (которой, впрочем, гораздо меньше). Одиночество – это страшная вещь. Оно живет в человеке всю его жизнь, делая его замкнутым, неразговорчивым; то накатывая волнами, то сооружая крепкие стены, то царапая жесткими прутьями. У него нет начала, нет конца. Человек инстинктивно пытается бежать от него, но это все равно что бежать от самого себя. Путаясь в лабиринтах сознания, одиночки нередко сходят с ума к старости, а по молодости частенько имеют странные увлечения, хобби. Разговоры с самим собой также являются их отличительной чертой. Впрочем, тогда, на относительно людной улице, я с собой не говорила, даже в мыслях. Сознание было прочно окутано сигаретным дымом, словно светло-серым туманом. Мысли продирались сквозь завесу костров – горели воспоминания и чувства. Привязанности и фотографии. Временами огонь неприятно покалывал сердце, однако с этим можно было смириться. Но с Берлинской стеной одиночества – нет. Она зажимала меня в узкую камеру, выставляя любезно приготовленные шипы. Нас было больше, чем трое, на улице в этот чудесный апрельский вечерок, но разум упорно твердил обратное. Вокруг – никого. Лишь пустота и запах гари.
Три грустных человечка, задумавшись о своем, не спеша шли по мостовой. В тот самый момент у меня вдруг возникло ощущение – мы здесь лишние. Я и девушка из РУДН'а, мы лишние на этой дороге. Она будто бы создана для того, чтобы юноша в черной рубашке и темно-синих джинсах, шурша тихонько фенечками, не спеша прошелся по ней, выкуривая одну за другой сигареты. Мы – чужие. Казалось, она тоже это понимает, и сейчас мы, не сговариваясь, разойдемся в разные стороны. Девушка повернет налево, я – направо, а паренек даже не заметит нашего исчезновения и продолжит свой путь вперед, в неизвестность.
Но мы так и не разошлись, шаг за шагом отмеряя тишину вокруг.
III. ВойнаПрогулка подходила в концу по мере нашего приближения к станции. Люди встречались все чаще, шум на дороге становился громче. Неожиданно высотки сменились пустырем. Только один маленький гаражный комплекс и нескончаемый парк виднелись впереди. Не говоря ни слова, мы перешли дорогу, мельком взглянув на открывшийся не надолго пейзаж. Ядерно-розовое солнце вбирало в себя остатки зимы, некрасивым пятном повиснув на небе. Красные облака скрывали едва появившиеся неясные звезды. На миг время остановилось, и можно было услышать болезненные удары трех отравленных табачным дымом сердец. Как завороженные, мы смотрели на закат, не обращая внимания ни на что более. Наконец, тишину нарушила девушка из РУДН'а:
- Смотрите, какое атомное солнце!
Ее фраза была лишней – все было понятно и так, без слов. Умолкнув на минуту, она загадочно протянула, почти шепотом:
- Красиво …
С ней нельзя было не согласиться, и, тая в душе надежду продолжить прерванный разговор, я высказала свое мнение и добавила:
- Говорят, красное небо – к морозам, но сейчас ведь не зима, да и небо не красное, скорее, солнце такое.
- Да. – девушка тяжело кивнула, думая о чем-то, далеком от ядерного солнца и красных облаков. – Это к войне. Где-то сейчас проливается кровь.
Что на это ответить, я не знала, поэтому просто промолчала.
У самого метро мы на секунду задержались, не зная, то ли курить, то ли нет. Несмотря на уговоры «старшего брата», решили сразу спуститься на станцию. На его лице не отразилось ничего – лишь глаза стали грустнее. К тысячам маленьких разочарований прибавилось еще одно, ничем не отличающееся от других. Так бывает, когда в недостаточно соленый суп добавляешь еще одну крупинку соли – только столовая ложка способна как-то изменить вкус, одним прозрачным кристалликом не отделаешься. Вздохнув, паренек последний раз посмотрел на солнце – мы последовали его примеру, а спустя секунду каблуки и легким подошвы кед уже стучали по ступенькам.
У самого входа я сообразила, что мне не нужно в подземку – хватит и недолгой поездки на автобусе. Извинившись, я неловко объяснила, что мне надо в другую сторону. Девушке, кажется, было совершенно безразлично – сделав невыразительный жест рукой, который мог бы означать прощальный взмах, она скрылась за стеклянными дверцами. Юноша нахмурил брови, словно припоминал что-то и, пробормотав нечто в духе «Ах да, конечно, ты же там живешь … «, наклонился и поцеловал на прощание. Стало как-то грустно. И пусто. Словно бы встреча давних однокашников, не видевшихся десяток лет. Да что я говорю, разве не этим и была наша совместная прогулка?
Слова застряли в горле. Грязь чуть слышно побулькивала, шипя и разлагаясь прямо во рту.
«Навещай нас почаще!»
Кажется, я сказала это вслух. Или только подумала? Нет, судя по несколько удивленному выражению лица «брата», все-таки произнесла. Тошнота отступила, дыхание почти пришло в норму.
- Постараюсь, конечно. – и он, вслед за девушкой, исчез в глубинах метро. Сказал он, разумеется, именно так - «постараюсь, конечно», но слова будто бы были вылиты из твердой формы, внутри наполненной совсем другим смыслом. «Хотелось бы, конечно, но …. », словно говорили его уставший взгляд и прощальный взмах рукой. Неудавшийся «peace»? Кто знает.
Повернувшись на каблуках, я зашагала прочь от метро, ощущая внутри небывалую пустоту. Горящие совсем недавно торфяные болота постепенно затихали, изредка обиженно булькая.
А где-то далеко, очень далеко, шла война. И только солнце все так же ослепительно выжигало глаза и пустыню внутри.
Рассказ является всего лишь плодом воспаленного аллергией воображения автора и попыткой разобраться в мироздании на конкретных примерах.
Три (!) вордовских листа, в трех частях, для удобства.
I. ПрощаниеМы расстались, махнув рукой на прощание друзьям, и разошлись. Друзья бодрым шагом направились в сторону дома, мы же зашагали к метро. «Мы» - это тройка случайно встретившихся людей, волею судеб оказавшихся вместе теплым апрельским вечером. Девушка примерно одного со мною возраста и роста, невероятно умная, но сложная в общении – скорее, из-за своего характера, чем из-за ума, - открытая и веселая, но чересчур зацикленная на себе. Юноша, чуть взрослее, со стороны походил на нашего старшего брата или практиканта-учителя. На нем была черная рубашка с расстегнутым воротом, из под которого виднелась светло-серая футболка, с засученными по локоть рукавами, в подходящих по тону темно-синих джинсах с завышенной талией и необычным ремнем с наклепками. На руках у парнишки красовались два простых, совсем неуместных браслета, похожих на старые фенечки. Всякий раз, когда он доставал из кармана пачку и бережно вытягивал из нее сигарету, браслеты едва слышно шуршали веревками, цепляясь за выступающие карманы и складки рубашки. За весь наш недолгий путь (три-четыре остановки автобуса), он проделывал этот ритуал несколько раз. И за это время мне так и не удалось поймать тот момент, когда одна сигарета затухала и падала на асфальт – она исчезала сразу же, как по мановению волшебной палочки, и на ее месте появлялась другая. Будто бы она догорала, чтобы из рассеянного ветром пепла родиться вновь.
Мы шли, постукивая каблуками и мягкими подошвами кед, и молчали. Стоило кому-нибудь начать разговор, как он тут же смешивался с выхлопными газами проезжавших мимо машин, дымом от сигарет и спустя пару фраз окончательно затухал. Темы исчерпывались с невероятной быстротой. Удивительно, как об одних и тех же вещах человек может говорить часами, но, попав в незнакомую обстановку, сразу стихает и ограничивается парой-тройкой предложений. Уж если краткость и может быть чьей-либо сестрой, то только сестрой неизвестности и отчуждения.
Сначала девушка, моя ровесница, продолжила и без того замусоленную тему – жалобы на жизнь. Ей уже шестнадцать, курит не первый год, и все никак не может успокоиться – убрала ли она пепельницу за собой? проветрила ли квартиру? вытряхнула ли весь пепел? И в таком духе. Казалось, нытью не будет конца, я даже посочувствовала немного для поддержания диалога, но раскрыться до конца ему так и не удалось. Юноша неуловимым движением сменил одну сигарету на другую – только браслеты зашуршали.
Ослепительное солнце спряталось за соседними многоэтажками, потерявшись где-то в отражениях окон. Стоял чудесный апрельский вечер, теплый и безветренный. Впервые за пять месяцев зимы наступила по-настоящему летняя погода – хоть прямо сейчас иди купаться на только-только прорезавшиеся из подо льда Борисовские пруды. В воздухе запахло весной. Весна чувствовалась в каждом движении, в легком дуновении ветерка, счастливой улыбке, озорном взгляде. И лишь одни только глаза невыразимо грустно блуждали где-то там, за гранью времен года – вообще времени как такового – тоскливо охватывая мелькающие машины, редких прохожих и неспешно плывущие вслед дома. В них не горел огонь, не смеялось солнце; казалось, что в самой глубине зрачков навеки поселилась поздняя осень, припорошив первым снегом серебряную роговицу. Табачный дым лишь усиливал оттенок грусти, заволакивая туманом глаза. В этом дыме, словно в бездонном омуте, тонули любые слова, всякий смех. Время ускользало вслед за ними, ноги не ощущали под собой земли, однако это было мало похоже на невысокое парение над асфальтом – скорее, земля сама превратилась в болото, засасывающее тебя все сильней и сильней, а ты можешь лишь ускорять шаг, стремясь отсрочить свое поглощение. Вязкая грязь шептала что-то, готовясь обнять тебя. Слова в пустоту, глухие стуки о каменную занавесу дыма.
Впервые мне стало так страшно и одиноко. Не сказать, чтобы я любила поговорить, да и получалось это кое-как, но никогда до этого сказанное мной так сильно не соответствовало действительности. В голове образовался вакуум, постепенно наполняющийся дымом от сигарет. Я несла полнейшую чушь, хотя думала совершенно иначе. Мысленно строила сложные конструкции предложений, придумывала умные высказывания, тонкие замечания – но стоило раскрыть рот, как из него густым потоком лилась все та же грязь под ногами. Круговорот грязи в природе и речи человека? Возможно.
Юноша вновь незаметно сменил сигарету - слабо звякнули вплетенные камешки на браслетах, туго скрипнули натянутые веревки. Без особого удовольствия затянувшись, он посмотрел в сторону все еще продолжавшей что-то бормотать девушки и без интереса спросил:
- Ну, и куда же ты поступать собираешься?
- В РГСУ. Или в РУДН. Все равно, в какой.
Солнце на миг показалось из-за домов, расчертив на асфальте тени и полоски света. На секунду и на лице паренька отразилась весенняя улыбка – добрая, простая.
- Хах, так ты, значит, будешь с неграми учиться? И с китайцами? Бу-го-га! – отчетливо произнес он каждый звук, словно тренируясь, - Бу-го-га!
Девушка хмуро посмотрела на него из под косой челки, метнула головой и гордо отвернулась, не зная, что ответить. Юноша, по всей видимости, этого даже не заметил. Как ни в чем не бывало, выдохнул густой дым, и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес в пустоту:
- Интересно, а сейчас есть экзамен по информатике?
- Есть. – на автомате ответила я. Хотела было добавить что-то еще, но рот не слушался. Внутри шла нескончаемая борьба с грязью, никак нельзя было отвлекаться.
- Жалко, что я не сдавал информатику, – он еще раз без интереса затянулся, продолжая смотреть вперед. Моя реплика, похоже, его не просто не заинтересовала – он никак не отреагировал. Просто продолжил беседу, не задумываясь над ее содержанием. Разговор был внешней оболочкой, в то время как внутри каждый из нас троих думал о чем-то своем, и уж навряд ли об экзаменах. – Хм, а почему его не ввели в прошлом году?
- Потому что он дурацкий.
Я даже не сразу сообразила, что сказала. Грязь выплеснулась-таки наружу, и невероятно захотелось ударить себя по лицу. «Дура, ты что говоришь?!» - вихрем пронеслось у меня в голове, но было поздно. Слова повисли в воздухе, смешавшись с выхлопными газами и табачным дымом. Никто не ответил, и вплоть до самого метро стояла нерушимая тишина. Снаружи ездили машины, гудела стройка, оживленно болтали о чем-то прохожие – и лишь мы втроем, словно чужие, молча вдыхали грязный аромат сигарет, наполняя легкие плесенью.
II. Второй, третий лишнийНикогда еще я не чувствовала себя так гадко. Внутренности немилосердно сжимало железными тисками, давило бетонными плитами. Со страшной силой на меня совершенно неожиданно навалилось одиночество. Большинство людей думают, что одиночество – это временное состояние человека. Для кого-то это – олицетворение тихой и мирной старости, для кого-то – возможность побыть наедине с самим собой. Некоторые же считают – и не без оснований – что это «когда не с кем выпить» или «не с кем погулять». Все эти мнения связывает лишь одно – это не одиночество. Все вышеперечисленное – не более чем состояние, которое можно охарактеризовать простым словосочетанием «мне одиноко».Люди часто путают одиночество с грустным настроением или апатией. Может, это и к лучшему – ведь в таком случае, они никогда не узнают, что же такое настоящее одиночество. Когда все твои члены день ото дня наливаются грузным свинцом, а голова превращается в острый осколок мыслей. Когда тебе не кому сказать, что жизнь закончилась еще давным-давно, когда ты чуть не попал под машину или не утонул в лесной речке в далеком-далеком детстве. Когда у тебя нет никого, кто бы сказал «я не понимаю тебя, но все равно люблю». Просто, банально – когда некому выплакаться или поделиться радостью (которой, впрочем, гораздо меньше). Одиночество – это страшная вещь. Оно живет в человеке всю его жизнь, делая его замкнутым, неразговорчивым; то накатывая волнами, то сооружая крепкие стены, то царапая жесткими прутьями. У него нет начала, нет конца. Человек инстинктивно пытается бежать от него, но это все равно что бежать от самого себя. Путаясь в лабиринтах сознания, одиночки нередко сходят с ума к старости, а по молодости частенько имеют странные увлечения, хобби. Разговоры с самим собой также являются их отличительной чертой. Впрочем, тогда, на относительно людной улице, я с собой не говорила, даже в мыслях. Сознание было прочно окутано сигаретным дымом, словно светло-серым туманом. Мысли продирались сквозь завесу костров – горели воспоминания и чувства. Привязанности и фотографии. Временами огонь неприятно покалывал сердце, однако с этим можно было смириться. Но с Берлинской стеной одиночества – нет. Она зажимала меня в узкую камеру, выставляя любезно приготовленные шипы. Нас было больше, чем трое, на улице в этот чудесный апрельский вечерок, но разум упорно твердил обратное. Вокруг – никого. Лишь пустота и запах гари.
Три грустных человечка, задумавшись о своем, не спеша шли по мостовой. В тот самый момент у меня вдруг возникло ощущение – мы здесь лишние. Я и девушка из РУДН'а, мы лишние на этой дороге. Она будто бы создана для того, чтобы юноша в черной рубашке и темно-синих джинсах, шурша тихонько фенечками, не спеша прошелся по ней, выкуривая одну за другой сигареты. Мы – чужие. Казалось, она тоже это понимает, и сейчас мы, не сговариваясь, разойдемся в разные стороны. Девушка повернет налево, я – направо, а паренек даже не заметит нашего исчезновения и продолжит свой путь вперед, в неизвестность.
Но мы так и не разошлись, шаг за шагом отмеряя тишину вокруг.
III. ВойнаПрогулка подходила в концу по мере нашего приближения к станции. Люди встречались все чаще, шум на дороге становился громче. Неожиданно высотки сменились пустырем. Только один маленький гаражный комплекс и нескончаемый парк виднелись впереди. Не говоря ни слова, мы перешли дорогу, мельком взглянув на открывшийся не надолго пейзаж. Ядерно-розовое солнце вбирало в себя остатки зимы, некрасивым пятном повиснув на небе. Красные облака скрывали едва появившиеся неясные звезды. На миг время остановилось, и можно было услышать болезненные удары трех отравленных табачным дымом сердец. Как завороженные, мы смотрели на закат, не обращая внимания ни на что более. Наконец, тишину нарушила девушка из РУДН'а:
- Смотрите, какое атомное солнце!
Ее фраза была лишней – все было понятно и так, без слов. Умолкнув на минуту, она загадочно протянула, почти шепотом:
- Красиво …
С ней нельзя было не согласиться, и, тая в душе надежду продолжить прерванный разговор, я высказала свое мнение и добавила:
- Говорят, красное небо – к морозам, но сейчас ведь не зима, да и небо не красное, скорее, солнце такое.
- Да. – девушка тяжело кивнула, думая о чем-то, далеком от ядерного солнца и красных облаков. – Это к войне. Где-то сейчас проливается кровь.
Что на это ответить, я не знала, поэтому просто промолчала.
У самого метро мы на секунду задержались, не зная, то ли курить, то ли нет. Несмотря на уговоры «старшего брата», решили сразу спуститься на станцию. На его лице не отразилось ничего – лишь глаза стали грустнее. К тысячам маленьких разочарований прибавилось еще одно, ничем не отличающееся от других. Так бывает, когда в недостаточно соленый суп добавляешь еще одну крупинку соли – только столовая ложка способна как-то изменить вкус, одним прозрачным кристалликом не отделаешься. Вздохнув, паренек последний раз посмотрел на солнце – мы последовали его примеру, а спустя секунду каблуки и легким подошвы кед уже стучали по ступенькам.
У самого входа я сообразила, что мне не нужно в подземку – хватит и недолгой поездки на автобусе. Извинившись, я неловко объяснила, что мне надо в другую сторону. Девушке, кажется, было совершенно безразлично – сделав невыразительный жест рукой, который мог бы означать прощальный взмах, она скрылась за стеклянными дверцами. Юноша нахмурил брови, словно припоминал что-то и, пробормотав нечто в духе «Ах да, конечно, ты же там живешь … «, наклонился и поцеловал на прощание. Стало как-то грустно. И пусто. Словно бы встреча давних однокашников, не видевшихся десяток лет. Да что я говорю, разве не этим и была наша совместная прогулка?
Слова застряли в горле. Грязь чуть слышно побулькивала, шипя и разлагаясь прямо во рту.
«Навещай нас почаще!»
Кажется, я сказала это вслух. Или только подумала? Нет, судя по несколько удивленному выражению лица «брата», все-таки произнесла. Тошнота отступила, дыхание почти пришло в норму.
- Постараюсь, конечно. – и он, вслед за девушкой, исчез в глубинах метро. Сказал он, разумеется, именно так - «постараюсь, конечно», но слова будто бы были вылиты из твердой формы, внутри наполненной совсем другим смыслом. «Хотелось бы, конечно, но …. », словно говорили его уставший взгляд и прощальный взмах рукой. Неудавшийся «peace»? Кто знает.
Повернувшись на каблуках, я зашагала прочь от метро, ощущая внутри небывалую пустоту. Горящие совсем недавно торфяные болота постепенно затихали, изредка обиженно булькая.
А где-то далеко, очень далеко, шла война. И только солнце все так же ослепительно выжигало глаза и пустыню внутри.
@темы: боги тоже смертны, [litература]